Она решила, что когда ее груди отвиснут ниже локтей, жизнь уже не будет стоить того, чтобы ее проживать.
Она решила, что ее живот не должен иметь больше двух складок, когда она садится на кровать перед шкафом с зеркалом.
Она уже давно провела воображаемую линию на ляжках, ниже которой ее ягодицы не должны опускаться.
А еще - недопустимо, чтобы ее кожа превратилась в эдакую апельсиновую корку, а под коленями образовались припухлости.
Изучив вопрос с маниакальной доскональностью, она знала, что от этого не спасут никакие диеты, никакие кремы, никакие диуретики, никакие сауны, никакие подавления голода, никакие хлебцы с отрубями, никакие массажные терки и мочалки. Она знала, что все дело в возрасте, а возраст - это болезнь, от которой не излечиваются.
Она так упорно билась, так жестоко боролась против себя самой за каждый прием пищи, за каждый выход, за каждое желание, что была уже не в силах вынести все эти поражения. Она не могла вынести этот дряблый живот, эти вялые щеки, эту мягкотелость: она не могла простить предавшее ее тело после всего того, что она для него сделала: после всей этой стручковой фасоли на гарнир, после всех этих вареных яиц со свежими овощами, после всей этой редиски на постном масле.
И когда однажды утром, в результате тщательного осмотра, ей пришлось признать, что неизбежное произошло, она присела на край кровати, - голая, сгорбленная, с опущенными плечами и расползшимся животом, - и решила покончить с собой. Она остановилась на простом, чистом отравлении и, не колеблясь, выбрала яд.
В тот же вечер она съела три ромовых бабы, два эклера, одну корзиночку и выпила полбутылки шампанского.
Поль Фурнель, Маленькие девочки дышат тем же воздухом, что и ты.
Она решила, что ее живот не должен иметь больше двух складок, когда она садится на кровать перед шкафом с зеркалом.
Она уже давно провела воображаемую линию на ляжках, ниже которой ее ягодицы не должны опускаться.
А еще - недопустимо, чтобы ее кожа превратилась в эдакую апельсиновую корку, а под коленями образовались припухлости.
Изучив вопрос с маниакальной доскональностью, она знала, что от этого не спасут никакие диеты, никакие кремы, никакие диуретики, никакие сауны, никакие подавления голода, никакие хлебцы с отрубями, никакие массажные терки и мочалки. Она знала, что все дело в возрасте, а возраст - это болезнь, от которой не излечиваются.
Она так упорно билась, так жестоко боролась против себя самой за каждый прием пищи, за каждый выход, за каждое желание, что была уже не в силах вынести все эти поражения. Она не могла вынести этот дряблый живот, эти вялые щеки, эту мягкотелость: она не могла простить предавшее ее тело после всего того, что она для него сделала: после всей этой стручковой фасоли на гарнир, после всех этих вареных яиц со свежими овощами, после всей этой редиски на постном масле.
И когда однажды утром, в результате тщательного осмотра, ей пришлось признать, что неизбежное произошло, она присела на край кровати, - голая, сгорбленная, с опущенными плечами и расползшимся животом, - и решила покончить с собой. Она остановилась на простом, чистом отравлении и, не колеблясь, выбрала яд.
В тот же вечер она съела три ромовых бабы, два эклера, одну корзиночку и выпила полбутылки шампанского.
Поль Фурнель, Маленькие девочки дышат тем же воздухом, что и ты.